Родина. Что такое Родина? О ней мы знаем самые лучшие, самые тёплые слова в том единственном смысле – что Родина. Самое дорогое пробуждают такие слова. Без таких слов Родина получает в ухо без предупреждения и не жалуется.
Я как-то поскользнулся в больничном коридоре, ухватился за лимон и повис у берегов Эгейского моря. Вдруг только потом не понял как какой-то дядечка свою легковую «Волгу» с берега пытался утопить, да так у него ничего и не вышло. В инфляции всё дело. Это же ведь в шуфляде, шуфляда, шуфляду я нёс и поскользнулся. Ну, надо же! Сколько себе уже говорил: «Впредь будь бдителен, впредь будь аккуратен!» Я наверно не женат до сих пор. Чудак-человек. До сих пор меня волнует суглинистое дно лимана. Все купались, а я болел. Я кашлял и придумывал себе ощущения илистого дна. На красном илистом дне стоять можно по кадык. Дальше – всё. Глубоко. О! Пуговицы и лимоны покатились. Куда вы? Мне поймать вас нужно! Стойте! «Нет, поздно, мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он, надсадно завыли винты.… Но я всё равно этот небесный квадрат не покину, мне цифры сейчас не важны». По периметру, ударившись в угол, поехал шкаф и уехал вниз. «Их восемь, нас – двое, расклад перед боем – не наш, но мы будем играть»!
Руки спешили с первостепенной важностью. «Я первый, я первый, они под тобою, я вышел им на перерез; сбей пламя, уйди в облака, я прикрою, в бою не бывает чудес!» Фара, тумбочка, вот и телевизор. «Им даже не надо крестов на могилы, сойдут и на крыльях кресты! Сергей, ты горишь! Уповай, человече, теперь на надёжность строп; нет, поздно, и мне в хвост вышел мессер, прощай, я приму его в лоб!» «Но, увёртливы поводья словно угри, и спутаны и волосы и мысли на лету…»
Всё так не кстати прошмыгнуло вовремя, что лучше бы и не думать как могло быть, а так оно и случилось. Мотоцикл побил шкаф, тот втоптал в ил швейную машину, телевизор упал на фару, руль проткнул кинескоп, больно ударили по затылку ножки от тумбочки. Посыпались звёздочки. Почти как в прошлый раз. Там тогда было Северное сияние. Рассказываю. Не дошёл я до больницы. Лёг у фонтана под буртиком. Глядь, что за чудеса! Тенгри мозаику показывает. Семицветье не бросится в глаза, да ещё такое, ну уж не могло, так и есть – бросилось, напугав до смерти. «Под кожей, не скрою, ко мне холодок». Ничего не могущий взять в толк несчастный владелец спутниковой антенны – большой белой тарелки, недоумевая, пятился, а теперь и вовсе опешил, так что бери его и отбрасывай на дуршлаг. Скотина такая! О то не знаешь, не лезь, падло! Бестолочь.
Не смотреть нельзя, а смотреть – страшно. Такое чувство, что последний раз любуешься. Повальная флюорография. Он любип, эх’дрол, лшогт, пн, кмч, одннм, аааа. Система затканного серебра прожигала небосвод, то жёлтым, то зелёным, то красным покрывалом. Вот оно развёртывается, раскладывается треугольниками и ромбами, лихорадочно слепит глаза. Ярко вспыхивают снопы огней, радуга молниеносно гаснет, оставляя в глазах рубец. Такого я видел не никогда даже, пожалуй, редко. В солнечный день… Конечно, ну как не вспомнить солнечный день. Голубая рубашка, голубая скамейка, в голубых крепдешиновых брюках я. Спички в руке, оказалось, оказались за отрядом пионеров. Чудак-человек. За расположением вещей следит, причём таких вещей, как: с подветренной ли стороны осенью или школьные стулья – парты тоже синие.
А девушки все не так его расценивают. Они, наверное, как будто бы хотят. А он от сякого бежать хотел, потому что свод класть не на что. А когда он хочет, никто не знает, сам-то руками не распорядится, а вереница слов давно впереди... Ну, ладно. О чём это я тут? Эх, Дрол. Он любип, лшогт, пн, кмч. Четыре «а» из слов вагончиками.
Драпри – одна из величайших форм полярного сияния.
Оставьте меня в покое. Слышите, оставьте меня в покое. Я не хочу, я не я и… и всё тут. Прочь. Как быстрее: если я уйду или вы? Тогда я ухожу. Ничего не хочу. Вру. Но лишь в качестве дымовой завесы.
весна 1994г.
